Принц Коноэ Фумимаро (1891-1945), прозванный современниками "меланхолическим принцем", и сейчас ещё представляется многим не только одной из самых значительных, но и одной из самых загадочных политических фигур Японии XX века. Потомок одной из старейших и знатнейших аристократических фамилий, ставший премьер-министром в сорок восемь лет (по традиционным японским меркам - неслыханно рано), он "выламывается" из современной ему правительственной бюрократии социальным происхождением, стремительной карьерой (притом через парламент, а не министерскую службу), оригинальностью воззрений и даже... высоким ростом, что особенно бросается в глаза на всех парадных фотографиях его кабинетов. Его считали баловнем судьбы, фантазёром и романтиком, причём единомышленники подчёркивали поистине всемирный масштаб его планов и проектов, а противники упрекали принца (далеко не безосновательно!) в слабости воли, неумении доводить задуманное до конца, а порой и в неспособности к реальной политике, что преувеличенно жёстко выразил один из его врагов, ярый милитарист Иноуэ Сигэёси: "Не следовало бы делать премьером человека, который в армии едва ли бы дослужился до майора".
Адмирал Иноуэ ошибался. Но прав биограф принца Ока Ёситаке, применивший выражение "так проходит мирская слава" к судьбе Коноэ. Взлёты и падения этого незаурядного политика и стратега, и его блестящие достижения, и его роковые просчёты - коренились прежде всего в особенностях его личности и характера. История геостратегической мысли Коноэ по существу тождественна истории его жизни, которая неплохо изучена в зарубежной историографии, но ещё не осмыслена до конца.
* * *
Наставником и воспитателем Коноэ в политике стал Сайондзи Киммоти1 (1849-1940), последний из "гэнро" - высших сановников Реставрации Мэйдзи, западник, либерал и лидер японских атлантистов. Он хотел воспитать молодого, способного, хотя и несколько увлекающегося аристократа как своего преемника не только по воззрениям, но и по положению в бюрократической системе. Сайондзи пользовался исключительным политическим и нравственным авторитетом даже среди своих противников и долгие годы именно он обладал решающим голосом в вопросе назначения нового премьер-министра. Сайондзи противостоял экспансионистским устремлениям армейского командования и ориентировался на союз с державами англо-американской направленности, используя для усиления этой ориентации своё положение при дворе. Коноэ не был связан ни с армейскими кругами, ни с бюрократией и ещё не обладал политическим опытом, представляя собой tabula rasa, на которой Сайондзи рассчитывал написать свою политическую программу. Однако уже первые шаги принца не могли не насторожить его.
Год спустя после окончания университета в Киото Коноэ опубликовал своё первое значительное политическое произведение - эссе "Отказ от мира с англо-американской ориентацией2" В этой, во многом ещё незрелой и неровной работе, в зачатке содержится вся политическая и стратегическая философия Коноэ и шире - японского евразийства. Защищая ценности гуманизма и демократии, он обвинил правящие круги атлантистских держав в том, что они присвоили себе монопольное право оперировать этими понятиями по своему усмотрению и исключительно в собственных интересах. Признавая Германию нарушителем мира и виновником первой мировой войны, Коноэ скептически оценил возможности Лиги Наций, волей-неволей ориентированной на атлантистские державы. Как предвоенные, так и новые европейские порядки не вызывали у Коноэ симпатии, а с ещё большей силой обрушился он на колониальную политику европейских государств-победителей. Как бы солидаризируясь с Лениным (о котором он имел тогда слабое представление), Коноэ видел одну из основных причин агрессивности Германии в том, что она поздно вступила в межимпериалистическое "мировое состязание"3 и, как "опоздавшая" держава, во многом была спровоцирована к агрессии своими более удачливыми конкурентами - Англией и Францией. Поэтому, отмечал Коноэ, можно если и не симпатизировать Германии, то по крайней мере понять её действия и увидеть в этом стремление к более справедливому переделу мира. Принц не скрывал, что видел в этом урок для Японии, нынешнее положение которой в мире представлялось ему идентичным положению Германии перед войной. Поэтому он обрушился с резкой критикой на пацифистские лозунги и призывы атлантистского блока, справедливо видя в этом лишь стремление сохранить status quo, то есть плоды своей победы.
Другой существенный вывод, сделанный Коноэ, в том, что не только военная сила представляет собой угрозу миру и справедливости, но более опасным становится "экономический империализм", под которым естественно понимается атлантистская экономическая экспансия. За этими словами - долгое пребывание Японии в положении неравного партнёра европейских держав и США, а также стремление молодого японского империализма выражать мнение всей Азии. Основные идеи этого эссе лягут потом в основание внешней политики Коноэ, ориентированной на союз с Германией и СССР, и его главного геостратегического проекта - "сферы процветания Великой Восточной Азии". Коноэ отвергает претензии атлантистов на универсальный характер их ценностей, убедительно показывая, что японское и англо-американское понимание "права", "справедливости" или "гуманности" не совпадают в связи с коренными различиями национальных интересов, которые для Коноэ всегда были выше абстрактных "общечеловеческих".
В январе 1919 г. Коноэ отправился на Версальскую конференцию в составе японской делегации, которую возглавлял Сайондзи. Волей случая конференция собрала тех, кому на протяжении многих десятилетий суждено было вершить судьбы Японии: один из лидеров японских евразийцев, будущий министр иностранных дел и премьер Хирота Коки, повешенный на Токийском процессе; будущий министр иностранных дел во втором кабинете Коноэ Мацуока Ёсукэ, сторонник войны с СССР, которому суждено будет подписать в 1941 г. исторический советско-японский пакт о нейтралитете; и их противники-атлантисты, будущие "оккупационные" премьеры Сидэхара Кидзюро и Ёсида Сигэру. Именно тогда Коноэ познакомился с Мацуока и нашёл немало общего в их взглядах.
В эссе "Мои впечатления о Парижской мирной конференции" Коноэ вновь вернулся к теме атлантистского господства в послевоенном мире, с которым не может и не должна смириться Япония. Мы должны помнить, отметил он, что мировая политика находится в постоянном движении и что слишком рано делать какие-то окончательные заключения или выводы. Молодой политик недвусмысленно намекал, что берётся сыграть важную, если не решающую роль в новой перемене сложившегося положения, но время принца просто ещё не пришло.
Основные геостратегические и геополитические идеи Коноэ формировались в двадцатые годы, когда он делал стремительную карьеру в парламенте (чиновничья служба не привлекала честолюбивого, но романтически настроенного аристократа). В тридцать лет он становится председателем верхней палаты - неслыханное дело для Японии даже с учётом столь знатного происхождения и высоких связей. Выше были намечены те основы, на которых Коноэ строил свою политическую и геополитическую стратегию, однако до середины тридцатых его мысль была сосредоточена почти исключительно на внутрияпонских и внутриазиатских проблемах. Коноэ становится одним из главных идеологов военного проникновения в Китай и - позднее - в Юго-Восточную Азию, видя в этом не только главное, но и исключительное направление военной, политической и экономической экспансии Японии, промышленность которой в ходе стремительной модернизации испытывала всё большую нехватку как сырья, так и рынков сбыта.
Говоря о формировании Коноэ как геостратега и политика, необходимо остановиться на его личных качествах. Обладая кругозором и мировидением поистине планетарного масштаба, способностью к глобальным проектам, Коноэ страдал невниманием к "мелочам" (порой жизненно важным) и определённым недостатком упорства и воли. Загоревшись новой идеей, он склонен был оставлять в стороне всё прежнее, но при малейших трудностях терялся. Так что "меланхолическим принцем" его прозвали не зря. Японцы любят давать прозвища своим политикам: так, генерал Тодзио Хидэки, военный министр и премьер второй мировой войны, ещё во время службы в Китае получил прозвище "бритва". Немудрено, что он оказался главным антагонистом Коноэ.
Коноэ был тем "королём", которого "играет свита". Он умел подбирать надёжных друзей, советников и помощников, которые восхищались его талантами и стремились довести до завершения его глобальные проекты, не только беря на себя чёрную работу, но и поддерживая в нужную минуту дух и настроение принца. Не столь, может быть, одарённые сами по себе, эти люди сформировали мощную евразийскую когорту во главе с Коноэ, однако было бы несправедливо приписывать все заслуги этой группы ему одному. Его окружение составляли маркиз Кидо Коити (1889-1977), который занимал посты министра зравоохранения, просвещения и внутренних дел в кабинетах Коноэ и Хиранума, а в 1940-1945 гг. важный пост лорда-хранителя печати, ближайший советник и довернное лицо императора Сёва; барон Харада Кумадо - личный секретарь Сайондзи, осторожный прагматик, не разделявший, однако, атлантистских крайностей своего патрона; Кадзами Акира (1886-1961) - секретарь первого кабинета Коноэ и министр юстиции во втором; Инукаи Кэн (1896-1960), сын премьер-министра Инукаи, убитого "молодыми офицерами" в 1932 г.; и, наконец, Одзаки Ходзуми (1901-1944), политик, непревзойдённый специалист по Китаю, более известный отечественному читателю как ближайший сподвижник Рихарда Зорге. Линия "Зорге-Коноэ" крайне прмитивно и в корне неверно истолкована во всей советской официальной литературе о Зорге и нуждается в отдельном исследовании. Отмечу только наиболее существенные для нашей темы моменты. Зорге не только был последователем идей Карла Хаусхофера, но и его деятельным японским корреспондентом, в свою очередь способствуя распространению его идей в политических кругах Японии. В ближайшем окружении Коноэ проводником этих идей был Одзаки, а также связанные с группой Зорге молодые интеллектуалы из окружения Коноэ вроде Кави Тэйкити. Коноэ, вероятнее всего, не догадывался о собственно разведывательной деятельности Зорге, но отчётливо представлял себе его политическую ориентацию. Аресты по "делу Зорге", начавшиеся непосредственно перед падением третьего и последнего кабинета Коноэ в октябре 1941 г. (символично, что сам Зорге арестован именно в день отставки Коноэ), затронули почти всё ближайшее окружение принца, который посчитал их милитаристской провокацией, направленной лично против него.
Анализируя причины многих глобальных политических событий, включая первую и особенно вторую мировую войну, мы не можем пройти мимо фактора пассионарности, резкая вспышка которой приводит к событиям, ломающим расчёты стратегов и политиков.4 Это применимо не только к нациям и государствам, но порой и к отдельным личностям - военным или политическим деятелям. Романтик Коноэ должен быть назван типичным пассионарием, устремления которого отличались как от сугубо захватнических, грабительских планов армейской верхушки (прежде всего экстремистски настроенного командования сухопутных войск), так и от осторожной политики прагматиков-евразийцев из министерства иностранных дел (Хирота Коки, Арита Хатиро, Того Сигэнори) и военно-морского министерства (Ёнаи Мицумаса и Ямамото Исороку). Конечно, японская экспансия, в отличие от германской в гитлеровскую эпоху, была продиктована экономическими интересами и потребностями в большей степени, нежели пассионарностью, - но это была своего рода ответная реакция на более чем двухсотлетний период "сакоку" (закрытия страны), добровольной самоизоляции от внешнего мира. Первым проявлением пассионарности стала послемэйдзийская модернизация и вестернизация, когда тысячи японцев разного возраста, социального положения и профессий буквально рванулись в мир за знаниями, не стремясь особенно допускать иностранцев в Японию. Вторая вспышка пассионарности характеризовалась уже стремлением нести в мир японские ценности - в противовес традиционным англо-американским. Именно это было в высшей степени характерно для всей деятельности Коноэ.
Таковы были обстоятельства и условия, в которых "меланхолический принц" выработал во второй половине тридцатых годов свой главный геостратегический проект "сферы процветания Великой Восточной Азии", неотделимый от всей его предшествующей работы и определивший последующую политическую судьбу Коноэ.
Понятие "сфера процветания Великой Восточной Азии" как официальная формула впервые было обнародовано в декларации министр иностранных дел во втором кабинете Коноэ Мацуока Есукэ 1 августа 1940 г. вслед за программным заявлением нового правительства. Само правительственное заявление вводило в оборот в качестве столь же официальных формул принципы "восьми углов под одной крышей" (Хакко итиу) и "нового порядка в Великой Восточной Азии" (Дайтоа синтицудзё). Основой этого провозглашался союз Японии, Маньчжоу-Го и Китая (правительство Ван Цзинвэя, пришедшее к власти во многом усилиями первого кабинета Коноэ) - с последующим расширением в перспективе. Признание японского верховенства в Азии вошло одним из важнейших пунктов в Тройственный пакт Германии, Италии и Японии, подписанный 27 сентября 1940 г.: "Германия и Италия признают и уважают руководящее положение Японии в установлении нового порядка в Великой Восточной Азии5". В качестве одной из целей Пакта было заявлено следующее: "создание и поддержание нового порядка необходимо для того, чтобы народы в соответствующих районах Великой Восточной Азии и Европы могли пожинать плоды сосуществования и взаимного процветания"6.
Коноэ мог торжествовать. Ему удалось окончательно оттеснить от власти либералов-атлантистов, ценой военного союза с Германией "замирить" экстремистов от командования сухопутных войск, развязать Японии руки для активных боевых действий в Азии и на Тихом океане, в том числе по захвату колоний побеждённых Германией Франции и Нидерландов. Однако заключение Тройственного Пакта и ряда внутриполитических мероприятий принца встретило сопротивление со стороны прагматиков из евразийского лагеря - таких как адмирал Ёнаи Мицумаса (1880-1948), морской министр в 1937-1939 гг. и глава предшествующего кабинета (январь-июль 1940), а также Арита Хатиро (1884-1965), министр иностранных дел в правительствах Хирота (1936-1937), Коноэ (первый кабинет 1938-1939) и Ёнаи. Они считали, что военный союз с Германией может в перспективе привести к войне на три фронта - против Китая, СССР и США, чего Япония, конечно, не выдержала бы. Командование сухопутных войск (Умэдзу, Хата, Итагаки и др.) мечтало "скрестить мечи с Россией на полях северной Маньчжурии", против чего решительно возражали многие руководители морского министерства и дипломаты, как Хирота и Того, имевшие опыт дипломатической службы в СССР.
Не хотел войны с Россией и Коноэ, ненавидящий коммунизм, но считавший СССР потенциальным союзником против атлантистского блока. В Тройственном Пакте он видел своего рода противовес англо-американскому господству на Тихом океане, тем более что в статье 5 было записано: "Япония, Германия и Италия подтверждают, что указанные выше статьи никаким образом не затрагивают политического статуса, существующего в настоящее время между каждым из трёх участников пакта и Советским Союзом". Коноэ понимал, что для успешной реализации его геостратегических проектов в Восточной Азии необходим как минимум благожелательный нейтралитет СССР. Ещё в период первого пребывания на посту премьера он однажды сказал: "Очевидно без слов, что Япония и Советский Союз, которые являются соседями на Дальнем Востоке, должны строить свои дружественные отношения на прочной основе". Идеальным вариантом ему представлялось присоединение СССР к Тройственному Пакту и создание оси Берлин-Москва-Токио, к чему, как известно, усиленно призывал Карл Хаусхофер. Коноэ ратовал за реализацию этой идеи, но и его усилия не увенчались успехом.
Не следует думать, что реализация главного геостратегического проекта Коноэ - "сферы процветания Великой Восточной Азии" началась только с формированием его второго кабинета и провозглашением этого лозунга. Основы экономического и военного покорения Азии заложил уже пресловутый "меморандум Танака", автором которого был генерал Танака Гиити, занимавший пост премьер-министра в 1927-1929 гг. Однако он преследовал преимущественно цели военного захвата Маньчжурии с целью использования (а точнее ограбления) ее природных богатств для нужд японской промышленности, раскола и экономического подчинения остальных провинций Китая, а в более дальней перспективе - войну с СССР. "Меморандум Танака" стал квинтэссенцией взглядов военного министерства и сухопутных войск, которые на протяжении следующих полутора десятилетий не претерпели существенных изменений. Война в Китае с самого начала была жестокой колониальной войной, направленной не на интеграцию и объединение, а на завоевание и подчинение грубой силе. Такие политики как Коноэ и Хирота пытались смягчить остроту конфликта, когда это по существу стало невозможным. Экстремизм военного руководства провоцировал ответный экстремизм со стороны сил и группировок в Китае, а атлантистский блок умело играл на этом противостоянии. Идеи паназиатизма антиевропейской направленности развивались Японией недостаточно активно, хотя "Основные принципы национальной политики", принятые в качестве правительственной программы 7 августа 1936 г. и разработанные под руководством премьер-министра Хирота провозглашали: "Достижение взаимного благоденствия в Восточной Азии путём искоренения осуществляемой великими державами7 политики господства и утверждения принципа истинного сосуществования и процветания является воплощением духа императорского пути8 и должно быть постоянным и руководящим принципом нашей внешней политики". Коноэ, став премьером вслед за Хирота, придерживался этих же принципов, которые разделял как министр иностранных дел Арита (один из авторов документа), так и Одзаки, бывший ближайшим советником принца по китайскому вопросу и полноправным соавтором концепции "сфера сопроцветания Великой Восточной Азии". Деятельность первого кабинета Коноэ в отношении Китая (прежде всего военная и дипломатическая) подробно исследована в работах Ока Еситакэ и М.И.Сладковского, что позволяет не повторять сказанное ими и остановиться лишь на геостратегическом аспекте проблемы, тем более что проекты Коноэ, разумеется, не ограничивались Китаем.
Следует вспомнить и ноту, которую министр иностранных дел Арита (кабинет Ёнаи) вручил 15 апреля 1940 г. голландскому посланнику в Токио Пабсту. В ней говорилось, что после захвата Германией Дании и Норвегии Голландия в скором времени окажется неспособной контролировать свои колонии в Голландской Индии и они станут объектом экспансии Англии и США. Подлинный смысл ноты был предельно ясен - Тройственный Пакт угрожал скорым захватом как самой Голландии, так и её колониям. Арита выразил обеспокоенность японского правительства возможным нарушением статус-кво Голландской Индии, поскольку Япония была связана с ней и другими странами Южных морей отношениями "сосуществования" и "сопроцветания". Эти термины впервые были распространены не только на Китай и Маньчжурию, как раньше, но и на страны Юго-Восточной Азии. Как верно отметил И.А.Латышев, "это был первый, ещё слабый, но весьма знаменательный симптом перемен во внешней политике правящих кругов Японии... Заявление Арита встретило одобрение финансовых кругов в стране". 29 июня, уже после захвата Голландии и Бельгии и капитуляции Франции, Арита выступил по радио с программной речью о новых направлениях внешней политики Японии, ориентированных на активные действия в Южных морях. Кабинет осторожного Ёнаи доживал последний месяц, Коноэ уже готовился сменить его, но выработка глобального геостратегического проекта по существу шла общими усилиями. К тому времени в средствах массовой информации его уже начали называть "доктриной Монро для Азии", а близкий к кругу Коноэ философ Мики Киёси, один из теоретиков его геостратегии, даже заговорил о паназиатской культуре, "аналогичной эллинизму", который был, как известно, не только культурным или историческим, но и географическим и политическим феноменом. Поддержанный Одзаки, Мики в то же самое время выступил с рядом заявлений против национализма, ограничивающего то, что мы сегодня называем евразийством.
Второй кабинет Коноэ уже гораздо активнее использовал лозунги паназиатизма и борьбы против "белого империализма". Усиление антиевропейской направленности объяснялось и доминированием в правительстве этнократов или близких к ним сил, на сознательный компромисс с которыми Коноэ пошёл ради реализации своих проектов. Создание "сферы сопроцветания Великой Восточной Азии" было невозможно без установления военного контроля над далёкими от Японии и отнюдь не мирными территориями. Коноэ с начала тридцатых был в неплохих отношениях с военной верхушкой, правда, романтики-пассионарии во главе с генералом Араки Садао (1877-1966), честолюбивым самураем и покровителем русских фашистов в Маньчжурии, из движения "молодых офицеров", к которым некогда был близок Коноэ, сменились на первом плане политической игры милитаристами-прагматиками, вынашивавшими планы создания грандиозной колониальной империи по всему бассейну Тихого океана. Однако их пресловутый "прагматизм" уживался с идеей одновременной войны с СССР и США, и только поражение при Халхин-Голе (и поныне скромно называемое в японской военной историографии "Номонханским инцидентом") удержало их от неминуемого "продвижения на Север". Конечно, план "Кантокуэн9" все эти годы лежал в сейфе Генерального штаба, готовый к применению, но аналогичные штабные разработки предусматривали и столкновение с... Германией, если она, слишком быстро справившись со своими соперниками в Европе, решит попробовть свои силы в колонизации Южных морей.
В качестве военного министра во втором и третьем кабинетах Коноэ был вынужден видеть генерала Тодзио Хидэки (1884-1948), неглупого, но крайне жестокого и честолюбивого человека, ставшего признанным лидером самых воинственных армейских кругов. Пример Тодзио как нельзя лучше показывает ограниченность и гибельность милитаристского экстремизма и жёсткой этнократии, что оказалось губительным для судьбы геостратегии "меланхолического принца". Тодзио не хотел ждать, не считал население побеждённых стран людьми, а в завоёванных территориях видел лишь источник сырья, которое поддерживавшие его японские промышленники стремились заполучить как можно скорее и любой ценой. Лозунг "сопроцветания" был при Тодзио окончательно забыт, а на практике его политика выродилась в недальновидное и неэффективное разграбление колоний. Можно сказать, что, стремясь найти силы для реализации своих геостратегических проектов, Коноэ выпустил из бутылки милитаристского джинна, который погубил всё дело. Если в первом кабинете Коноэ был полноправным хозяином, опираясь на сотрудничество Хирота, Арита, Ёнаи, Кидо, то во втором и третьем кабинетах его действия сковывали военные во главе с министром Тодзио и связанные с армией националистические круги во главе с министром иностранных дел Мацуока Ёсукэ и министром внутренних дел, бывшим премьер-министром Хиранума Киитиро. Морской адмирал Ёсида Дзэнго отличался слабым здоровьем и нерешительным характером, а возглавлявший евразийцев морского министерства после отставки Ёнаи адмирал Ямамото Исороку был ещё осенью 1939 г. назначен командующим Соединённым флотом и удалён из Токио в открытое море.
Однако, Коноэ сделал всё возможное для реализации своих глобальных проектов. 30 ноября 1940 г. был подписан "Договор об основах взаимоотношений между Японией и Китайской республикой" с правительством Ван Цзинвэя. Японские экстремисты и промышленники составляли рекомендательные программы экономического развития для Китая и Манчжурии, а кампания против "белого империализма" и привилегий европейских держав принесла определённые плоды. Как справедливо отметил М.И.Сладковский: "С помощью японской агентуры в среде китайских националистов вновь начали распространяться иллюзии о возможности при содействии Японии, сильной азиатской империи, укрепить национальную независимость и сохранить капиталистические и феодальные отношения в стране". В качестве комментария к этой цитате более чем двадцатилетней давности напомню лишь, что сочетание капиталистических и феодальных отношений для той же Японии достаточно характерно и сейчас, хотя "феодальные" отношения (прежде всего трудовые) являются исключительно психологическим фактором, связанным с национальной и социальной традицией.
Японское проникновение в Китай по прежнему наталкивалось на ожесточённое сопротивление США, а усиление противостояния двух империй, естественно, толкало их к войне. Миссия Номура-Курусу в США в 1941 г., их переговоры с государственным секретарём Хэллом, бесконечные переносы встреч, проволочки и закономерный провал в качестве результата достаточно изучены и в зарубежной, и в отечественной литературе. Атлантистская историография, разумеется всю вину возлагает на японскую сторону (в советской науке эту точку зрения пропагандировал Н.Н.Яковлев). Враг Коноэ, адмирал Иноуэ Сигэёси, которого я уже цитировал в начале статьи, позднее возлагал ответственность за войну с США в равной мере на него и Тодзио. Однако, Ока Ёситакэ, детально исследовавший участие Коноэ в японо-американских переговорах лета и осени 1941 г., напротив, выделяет его личную заинтересованность в их успехе, поскольку неопределённость положения Японии в столь важном вопросе как вмешательство-невмешательство Америки в ход японской экспансии на южном направлении сковывало ему руки для реализации глобальных проектов по интеграции территорий, в числе которых находились и колонии разгромленных Гитлером стран. Когда переговоры окончательно зашли в тупик и стало ясно, что американское руководство тоже не очень-то заинтересовано в их успехе, Коноэ выразил желание лететь в США без предварительной договорённости для экстренной личной встречи с Рузвельтом, которая неоднократно планировалась и каждый раз переносилась под различными предлогами. Поделившись этой мыслью в конфиденциальном порядке с Идзава Такио, он услышал в ответ: "Если вы отправитесь таким образом, вас убьют". Коноэ ответил, что вопрос его жизни его не так беспокоит, как судьба нации, но Идзава, памятуя о возможной реакции армии и националистов, напомнил: "Это не просто вопрос вашей жизни; скажут, что вы продали Японию Соединённым Штатам". "Это меня тоже не беспокоит", - ответил Коноэ. Коноэ со времени офицерских путчей 15 мая 1932 г. и 26 февраля 1936 г. боялся терроризма, но сейчас был готов пожертвовать собой - даже под угрозой убийства или (ирония судьбы!) обвинения в государственной измене в пользу Америки.
6 сентября 1941 г. совещание высших политических и военных деятелей Японии в присутствии императора приняло решение о начале непосредственной подготовки к открытию военных действий против США, Англии и Нидерландов (в последнем случае речь шла, разумеется, о захвате колоний), а также о мерах по предотвращению создания США и СССР единого антияпонского фронта. Справочные материалы подготовленные для этого совещания при непосредственном участии Коноэ в достаточной степени отражают позицию его самого и японского руководства в целом: "Создание нового порядка будет продолжться вечно, пока существует наше государство. Однако становится очевидным, что политика Соединённых Штатов в отношении Японии основывается на стремлении сохранить нынешнее положение... США не намерены допустить подъёма и развития нашей Империи в Восточной Азии... Исторически неизбежный конфликт между двумя государствами... в конечном счёте приведёт к войне... Наша Империя будет находиться в отчаянном положении, которое в конечном счёте вынудит нас к крайнему шагу, а именно к войне в целях самозащиты и сохранения нации. Даже если мы пойдём на уступки Соединённым Штатам, отказавшись частично от нашей национальной политики (т.е. создания "сферы сопроцветания Великой Восточной Азии" - В.М.) для достижения временного мира, США по мере усиления их военной мощи, безусловно, будут требовать от нас всё больше и больше уступок. В конечном результате наша Империя будет повержена и брошена к ногам Соединённых Штатов."
Прерываю и без того пространную цитату, хотя данный в ней анализ полностью подтвердился. США стремились к войне с Японией - конечно, не так активно, как клика Тодзио, но ради сохранения мира не собирались отступать ни на шаг, в том числе и в китайском вопросе. Расчёт на то, чтобы как в 1904 г. столкнуть две евразийские державы - Японию и СССР, как это случилось с Германией - не оправдался. Рузвельт и Хэлл понимали, что на Тихом океане назревает решающее столкновение, война на уничтожение одной из сторон, в связи с чем экстремистский курс Тодзио и его союзников был как нельзя на руку атлантистскому руководству США. Доверительные беседы Коноэ с американским послом Грю, равно как и усилия Номура и Курусу в Вашингтоне оказались тщетными. Руководство США не столько поддавалось на провокации, сколько само провоцировало Японию к войне. Я не берусь категорически утверждать, как некоторые историки, что Рузвельт и Хэлл заранее знали о готовящемся нападении на Пёрл-Харбор, хотя при высоком уровне тогдашней американской разведки такой "прокол" трудно объясним даже с учётом блестящего плана Ямамото и его обеспечения японской разведкой. Однако полностью снимать с США ответственность, как это делают историки и публицисты атлантистской ориентации, было бы попросту неисторично и несправедливо. Трезвый исторический подход к этому сложному и ответственному вопросу демонстрирует американский историк Ричард Минер в своей книге о Токийском процессе "Юстиция победителей" (или "Правосудие победителей"), достойной издания и внимательного изучения в России, где история процесса известна в весьма неполном и тенденциозно поданном виде. Посвятив военно-историческому и прежде всего правовому анализу нападение Японии на Пёрл-Харбор в свете предшествующего развития японо-американских отношений специальный раздел, он суммирует: !Япония напала на США в Пёрл-Харборе. Эта атака обозначила начало открытой войны на Тихом океане. Однако Япония была подвигнута на этот исключительный шаг соображениями самообороны, и само нападение было не без провокации (со стороны США - В.М.)". Обо всём этом необходимо помнить, рассматривая вопрос о персональной ответственности Коноэ за развязывание войны на Тихом океане. В предсмертной памятной записке 1945 г. он сам оценил свои действия следующим образом: "Я прилагал все силы, чтобы достигнуть взаимопонимания между Соединёнными Штатами Америки и Японией, полагая, что только такое взаимопонимание могло бы привести к решению китайской проблемы". Рекомендовав Тодзио в качестве своего преемника, Коноэ понимал, что это начало конца его проектов, но противостояние зашло слишком далеко и компромисс обернулся поражением.
Исключительно важное место в геостратегических проектах Коноэ занимала и Россия. Выше уже говорилось, что принц как евразиец видел в СССР потенциального союзника против атлантистского блока и был сторонником по крайней мере доброжелательного нейтралитета, который обеспечил бы Японии своюоду действий "на южном направлении". Однако, Коноэ всегда был антикоммунистом, сторонником "Анти-Коминтерновского пакта" и не склонен был идеализировать глубину взаимопонимания между двумя странами, проводя различие между идеальным вариантом реализации "Великого континентального проекта" и "сферы сопроцветания Великой Восточной Азии" как логической части его, с одной стороны, и реальным идеологическим и политическим противоборством двух великих держав, с другой. Впрочем, в отличие от того же Тодзио, он склонен был замечать прежде всего положительные сдвиги в японо-советских отношениях - при всей их немногочисленности.
При этом Коноэ, разумеется, оставался империалистом и был не прочь поживиться советскими территориями на Дальнем Востоке и в Забайкалье в случае, скажем, военного поражения СССР в войне с Германией и распада его как единого государства. Он не имел ничего против использования в политической игре атамана Семёнова, мечтавшего о независимой казачьей республике в Забайкалье, каковая могла бы возникнуть только при помощи военной, экономической и политической поддержке Японии. Но против войны с СССР в сложившейся ситуации он категорически выступал, оставаясь на этих позициях до конца жизни. После уроков Хасана и Халхин-Гола его поддерживали не только евразийцы Ёнаи, Хирота, Арита, но и "правые" прагматики Кидо и Хиранума и даже генерал Тодзио, так и не объявивший войну России, несмотря на всё давление со стороны Германии. Сторонниками войны выступало командование Квантунской армии, связанные с ними представители военных кругов и некоторые дипломаты, главным образом из бывших военных, такие, как посол в Берлине Осима Хироси и посол в Риме Сиратори Тосио. По иронии судьбы к этой же фракции принадлежал и министр иностранных дел во втором кабинете Коноэ Мацуока Ёсукэ (1880-1946), которому доведётся подписать пакт о нейтралитете с СССР 13 апреля 1941 г.
Мацуока ненавидел атлантистский мир, хотя вырос и получил образование в США, но столь же упорно ненавидел он и коммунизм, перенося это чувство на Советский Союз (кстати, в 1912-1913 гг. он служил вторым секретарём посольства в Петербурге, но об этом периоде нам почти ничего не известно). Как личность он отличался немалым самомнением и стремлением к славе, за что его не любили в чопорном, аристократическом и атлантистски настроенном министерстве иностранных дел, и его служебная карьера, начинавшаяся так успешно, просто застопорилась в годы первой мировой войны. Не получая положенных по выслуге лет повышений по службе, Мацуока оставил МИД и восемнадцать лет прослужил на руководящих должностях в компании Южно-Маньчжурской железной дороги (отсюда и ненависть к России как политическому сопернику и экономическому конкуренту). В 1932-33 гг. он снова возвращается в большую политику чтобы возглавить японскую делегацию в Лиге Наций, обсуждавшей доклад комиссии лорда Литтона о японской агрессии в Китае. 24 февраля 1933 г. после осуждения Японии как агрессора Мацуока увёл делегацию из Женевы (а Японию - из Лиги Наций) и был встречен в Японии как национальный георой.
Мацуока был решительным сторонником скорейшего заключения не только политического, но и военного союза с Германией, причём направленного специально против СССР, чем снискал симпатии и поддержку руководства военного министерства и Генерального штаба. Замечу попутно, что отнесение к этой же группе Хирота Коки, как это делают авторы книги "Суд в Токио", не вполне корректно, несмотря на антисоветские (а по существу - антикоммунистические, антикоминтерновские) заявления практически всех тогдашних японских лидеров. Мацуока деятельно участвовал в подготовке Тройственного пакта ещё будучи министром, а его назначение на этот пост было фактически решено армейскими кругами. Коноэ, некогда видевший в нём единомышленника, может быть, остановился бы на другой кандидатуре, но в истории сослагательное наклонение не имеет силы. Известно лишь, что военные планировали на этот пост Сиратори, но он был слишком экстремистом, чтобы доверить ему столь важную и деликатную должность.
Уже заключение советско-германского пакта о нейтралитете заставило японскую сторону подумать об аналогичных мерах, чтобы обезопасить себя. Особенно актуальным стал этот вопрос после подписания Тройственного пакта и отказа Сталина присоединиться к нему. Мацуока сначала планировал подключить к будущему пакту с СССР Монголию и Маньчжоу-Го, но этот план не был реализован. Коноэ торопил министра, но тот был занят чисткой аппарата своего министерства, длительными переговорами с Германией и публичными выступлениями - слабостью честолюбивого политика, наконец-то оказавшегося на вершине власти. Английский посол в Токио Роберт Крейги справедливо назвал период с середины сорокового по середину сорок первого года "годом Мацуока". Его восторженно принимали в Берлине и уважительно - в Москве, хотя Сталин и Молотов не обольщались относительно истинного лица японского министра.
24 марта 1941 г. Мацуока прибыл в Москву для переговоров, где пропагандировал перед Сталиным и Молотовым идею союза против англосаксов, однако это пока ещё была разведка боем. Затем последовали переговоры в Берлине с Гитлером и Риббентропом, которые посвятили его в планы войны против СССР. Думаю, это могло только подстегнуть активность японского руководства, в котором большинство было против такой войны. 7 апреля Мацуока возвращается в Москву, где лишь шесть дней спустя подписывает пакт о нейтралитете - одна из величайших побед евразийской дипломатии в целом, которую как личную победу могли рассматривать и Сталин и Коноэ. И, конечно, Мацуока, снова оказавшийся на коне. Неслыханное дело - сам Сталин проводил его на вокзал...
Потом было нападение Германии на СССР, новая вспышка прогерманских амбиций Мацуока и его фактическая попытка сорвать переговоры Коноэ с США. Поддержки Мацуока однако не получил практически ни у кого, и принц решил избавиться от зарвавшегося министра. Он подал в отставку со всем своим правительством, а через несколько дней сформировал новый кабинет практически в прежнем составе, но без Мацуока, что и стало концом политической карьеры последнего. Так или иначе, Коноэ добился своего, и Япония не нарушила взятых на себя обязательств.
Но и политическая карьера самого Коноэ подходила к концу. Осень сорок первого стала началом его "сумерек", а сама отставка оказалась омрачена событием гораздо более печальным, чем просто потеря друга и соратника - по обвинению в государственной измене и шпионаже был арестован Одзаки, а затем ещё ряд молодых интеллектуалов из окружения принца. Ивабути Тацуо, главный редактор газеты "Ёмиури симбун" и близкий друг Коноэ, вспоминал позднее, что видел принца в полном отчаянии только дважды: в день ареста Одзаки и в день капитуляции Японии. Враги - как милитаристы из военного ведомства, так и атлантисты из министерства иностранных дел - стали открыто требовать ареста Коноэ и Кадзами. Лидер атлантистов Сигэмицу Мамору и тогда, и уже после войны называл Одзаки "супер-предателем", ставившим себе целью столкнуть Японию и США, когда главным врагом была Россия, и обвнял Коноэ в провоцировании войны с США и покровительстве предателям вроде Одзаки в передаче врагу военных и государственных тайн. Сигэмицу, верно служивший атлантистскому делу, кое в чём был прав. Одзаки говорил своему адвокату Аоти Син, что надеялся лично встретиться со Сталиным при посредничестве Зорге, чтобы подготовить встречу Сталин - Коноэ и добиться такого завершения войны на Тихом океане, которое в равной степени было бы выгодно и СССР, и Японии. Дважды, летом 1943 г, и летом 1945 г. Коноэ собирался с секретной миссией в Москву, но Сталин оба раза отказывался даже от обсуждения японских предложений о предстоящей встрече.
В годы войны Коноэ фактически был не у дел, не располагая ни полнотой власти, ни даже полнотой информации. Он принял участие в отстранении Тодзио от власти и замене его генералом Койсо Куниаки летом 1944 г., но заметной роли в этом деле не сыграл. Он распростился со своими глобальными геостратегическими проектами и по существу с ролью активного политика, не сумевшего в должной степени проявить свою волю и решительность. В последний год своей жизни он вдруг решил взяться за борьбу с коммунизмом в Японии, обвинив в прокоммунистических симпатиях, ни много ни мало, наиболее экстремистскую часть армейского руководства, о чём представил доклад императору во время аудиенции 14 февраля 1945 г. Этот документ достаточно верно отражает стремление СССР насадить в освобождённых странах просоветские или хотя бы дружественные нейтральные режимы, а также потенциальное существование такой угрозы для Японии. Но главную опасность Коноэ видит в армейской и частично бюрократической верхушке: " "правые" - это коммунисты, которые рядятся в одежды сторонников нашего национального государственного строя" - хотя эту формулу можно вполне применить к его собственной деятельности прошлых лет. Озабоченный "спасением Японии от коммунистической революции" Коноэ роковым образом сомкнулся со своими злейшими врагами вроде Сигэмицу, а после капитуляции прямо пытался сделать ставку на Макартура и его штаб как спасителей от красной опасности. Макартур принял принца достаточно нелюбезно, а японская пресса в условиях объявленной оккупационной армией свободы печати развернула против него ожесточённую кампанию. Победители не доверяли ему, хотя он и пытался возглавить парламентскую комиссию по реформе конституции, т.е. её демократизации. Газета "Нью-Йорк Таймс" прямо писала, что если Коноэ будет поручено составить проект новой конституции, то это будет столь же странно, как сделать Квислинга королём Норвегии, Лаваля - президентом Франции, а Геринга - главнокомандующим союзными войсками. 29 октября 1945 г. отрывки из этой статьи появились в крупнейших токийских газетах "Асахи симбун" и "Майнити симбун", а через десять дней Макартур отдал приказ об аресте Коноэ, лишённого к тому времени парламентом депутатской неприкосновенности. В последние дни Коноэ горько жаловался на нежелание амерканцев вместе с ним бороться с коммунизмом, на еврейское засилье в штабе Макартура, а в своих предсмертных записках пытался представить себя другом Соединённых Штатов. Ока Ёситакэ, посвятивший этому периоду отдельную главу в своей книге, удивительно точно назвал её "Последнее поражение Коноэ". Принц проиграл, как говорится, по всем статьям и предпочёл смерть от яда в собственной постели суду и виселице, заявив, однако, своему другу Томита: "Я готов подождать вердикта истории ещё и следующую сотню лет".
* * *
Замечательный русский поэт Арсений Несмелов сказал: "Только побеждённый несудим!". И это приложимо к жизни и судьбе Коноэ Фумимаро в неменьшей степени, чем "Так проходит мирская слава". Коноэ сам себя судил с максимальной строгостью, испытав полное крушение своих планов, надежд и иллюзий. Друзья и потомки, собиравшие написанное и сказанное им, написавшие о нём книги, выполнили свой долг перед тем, к кому относились с заслуженным уважением. Теперь и в России пришло время в полной мере оценить слово и дело Коноэ.
Послевоенное развитие Японии пошло совсем не по тому пути, о котором он мечтал во второй половне тридцатых - в пору своего геополитического зенита. Но геостратегия Коноэ осталась не просто памятником эпохи - послевоенное японское евразийство, разумеется, не могло сравниться с довоенным ни по силе, ни по власти, ни даже по самостоятельности, однако идея "сферы сопроцветания Великой Восточной Азии" перодически оживала в стратегических планах новейшего времени. Последний из могикан японского евразийства Киси Нобусукэ (1896-1988), министр торговли и промышленности в правительстве Тодзио, фактически вынудивший генерала уйти в отставку, затем военный преступник, первый лидер ЛДП и премьер-министр в 1957-1960 гг., в 1957 г. выступил с так называемым "планом развития Юго-Восточной Азии", который пропагандировал во время своих турне по странам региона (первым в послевоенной истории Японии). План не был реализован из-за вмешательства США, как верно показал Ямамото Сусуму: "Им показалось подозрительным, что господствующие круги Японии, пытавшиеся в прошлом силой оружия создать "сферу совместного процветания Великой Восточной Азии", с невинным выражением лица, будто говорящим, что изо всех стран лишь у Японии "руки ничем не запятнаны", пустились в вояж, чтобы осуществить этот план". Полной политической самостоятельности Япония не добилась и до сих пор, несмотря на всё экономическое процветание и социальную гармонию. "Блеск державный" почти уже не снится японским политикам, но мы сегодня обязаны с особым вниманием относиться к глобальным идеям и геостратегическим проектам Коноэ Фумимаро - евразийца, пассионария, мечтателя.
Примечания
1 Во всех случаях, когда речь идёт о японцах, принят японский порядок: сначала пишется фамилия, потом имя. (Здесь и далее прим. авт.)
2 Точнее "Отказ от мира с Англией и Америкой в центре".
3 Термин В.Я.Брюсова, чьи евразийские геополитические и геостратегические идеи во многом близки идеям Коноэ, но, разумеется, совершенно независимы от них.
4 Этим исключительно важным соображением я обязан беседам с Е.Ф.Морозовым
5 Статья 2
6 Преамбула
7 Читай: Англией и США.
8 "Кодо" - одно из важнейших, по существу сакральное, понятие в японской политической и геополитической лексике.
9 Дословно: "особые манёвры Квантунской армии".
|
|
