Молодежь Эстонии (Таллин)
214 14.09.2002
Николай хрусталев
Я больше никогда не буду общаться с политиками

В Выборге на «Окне в Европу» Молчанова ждали, но появился он
как-то неожиданно. Вдруг увидел его утром сидящим в одиночестве
на террасе летнего кафе. Это потом не было отбоя от интервьюеров
и телевизионных камер, и был показ двух картин, что Молчанов
привез на фестиваль: «Команданте Че» и «Станислав Ростоцкий».
Пока же Владимир Кириллович просто сидел на террасе и курил
«Беломор». Так что и с первым вопросом проблем не возникло, он
как раз про папиросы «Беломор» и напрашивался.

- Когда я начинал курить, а случилось это довольно поздно, то
«Беломор» таскал у мамы. Мама лет до 80 курила «Беломор», а
потом перешла на сигареты. Мы с женой 33 года женаты, и все 33
года тоже курим «Беломор».

- И жена курит «Беломор?

- Да. Вроде марка не женская, но что поделать? Я и «Беломор»
курю, и первым на советском телевидении произнес когда-то в
эфире слово «презерватив».

- Сегодня вы появляетесь на телеэкране не столь часто, как
могли бы. С чем это связано?

- И сам этого не могу понять. В последние два года не могу
сказать, что работаю, но сотрудничаю с Российским телевидением,
снимаю цикл «И дольше века...», было уже серий двадцать, но
показывали их ночью, в час-полвторого. Я думаю, что снимаю
слишком нетипичных людей для народного канала, это не «Моя
семья» или «Аншлаг», та гадость дешевая, чьи персонажи не
вяжутся с теми, кого снимаю я. Конечно, это горько, но тем не
менее я добился права снимать тех, кого хочу, а не тех, кого как
бы хочет народ.

- А в этом нет, извините, какого-то личного снобизма?

- Может, и есть. Но я еще в 96-м году достаточно жестко заявил,
что никогда больше не буду общаться с политиками, это пустая
трата времени, они все равно не говорят правды. И решил снимать
документальное кино или общаться с теми, кто мне интересен, с
кем не успел в жизни поговорить нормально - Наталия Петровна
Бехтерева, Майя Михайловна Плисецкая, Гор Видал, американский
писатель. Они со мною по-другому разговаривают, эти люди. Я
работаю с ними несколько дней, а потом делаю 39 минут. Это
совсем, понятно, совсем немного, но, думаю, потом издам книгу,
потому что с некоторыми людьми расшифровки интервью по 50
страниц машинописных, а в передачу от силы умещается семь.

- Когда вы встречаетесь с неординарным, особенным человеком,
что вас в нем интересует в первую очередь?

- Во-первых, я стараюсь хорошо сделать «домашнее задание»: если
писатель, стараюсь поподробнее его почитать, если балерина
Плисецкая - посмотреть ее записи. Само название «И дольше
века...» возникло по аналогии с романом Чингиза Айтматова,
который и был первым героем цикла. И мне кажется, что это люди,
которых будут читать, будут смотреть и сегодня, и через 50, и
через 100 лет, это не однодневки. Так что разговариваем мы обо
всем - о жизни, молодежных проблемах, к примеру. Об Америке, ее
истории, имперских амбициях очень интересно было говорить с
Гором Видалом, сводным братом Жаклин Кеннеди. Он писал речи для
Джона Кеннеди, публично послал Роберта Кеннеди, был дядькой Эла
Гора, кандидата в президенты на последних выборах. С Майей
Михайловной Плисецкой, знающей меня с рождения, как раз о балете
мы говорили меньше всего - музыка, жизнь, любовь. В искусстве не
так много семейных пар, как Плисецкая и Щедрин, которые всю
жизнь прожили вместе, не разошлись... Обычно перед встречей я
готовлю для собеседника 30-40 в опросов, а в итоге времени
хватает только на несколько.

- Поджидали ли вас разочарования от встречи с человеком, к
которой вы столь тщательно готовились?

- Да, и часто. Но не в этом цикле - раньше.

- Что могло стать поводом к разочарованию?

- Ложь. Из-за нее я категорически перестал общаться с
политиками. Откровенная ложь. Я так и не сделал интервью с
Горбачевым. Из часа разговора правдой были, может быть, только
одна-две минуты, все остальное - неправдой. Лгал Горбачев, лгал
Ельцин, не говорю уже о сегодняшних людях у власти. Неинтересны
они мне, абсолютно неинтересны.

- И Бог с ними, давайте о другом. О том, что по детству и
юности вас можно назвать счастливчиком: замечательные папа,
мама...

- Действительно, не могу сказать, что в моей жизни были
какие-то катаклизмы. Вырос в хорошей семье, думаю, что именно
она многое во мне определила, до 18 лет во всяком случае. Я так
и говорю, что до 18 лет меня воспитывала старшая сестра, Анна,
которую побаиваюсь до сих пор. У нас с нею разные отцы, ее -
Владимир Владимирович Дмитриев - был главным художником Большого
театра и МХАТа, умер в 48 лет в 48-м году, Анне было 7 лет, и ее
воспитывал мой папа. Он пришел к маме в сапогах, написал песню
«Вот солдаты идут», на которую мы жили 10 лет, гонорары шли...
Да, семья хорошая была. И у жены тоже хорошая, хотя и несколько
драматичная: ее отца с испанскими детьми привезли сюда в 38-м
году, и это была порушенная жизнь - все остались там, и первый
раз он увидел свою мать только через четверть века, а вернуться
не получалось.

- Вы с Ельциным в теннис играли?

- Нет, никогда ни с какими начальниками не играл. Если бы даже
захотел, что сомнительно, все равно не получилось бы: к
сожалению, не выхожу уже на корт почти 15 лет из-за тяжелой
болезни спины.

- А теннисным успехам сестры завидовали?

- Чего же завидовать? Мы играли в теннис разного уровня, и
выступать серьезно я бросил в 18 лет. Мое высшее достижение -
чемпион Союза среди юношой в парном разряде, хорошо играл в
паре, а в «одиночке» ленив был для тенниса. Не то, что ленив -
не было неодолимой жажды победы. Когда проигрывал -
расстраивался, но так, чтобы вот обязательно выиграть, - такого
не было.

- А по жизни вам жажда победы знакома?

- Да как-то не приходилось ее испытывать. Достаточно успешно
работал после университета в АПН, шесть лет занимался розыском
нацистов, написал пару книжек, что, в общем-то, позволило мне не
заниматься тем, чем занимался АПН - диссидентами, речами
Брежнева там, еврейским вопросом. Кстати, одну из своих книжек о
поиске нацистов я выпустил с посвящением: «Памяти моего отца
композитора Кирилла Молчанова, чье творчество было посвящено
антифашистской теме». Действительно, практически процентов 80,
если не больше, музыки отца - песни, фильмы, оперы - это все
война. Вот еще почему они так сблизились со Станиславом
Ростоцким, он был одним из самых родных людей для нашей семьи,
моя мама подружилась с ним в семь лет, а Стасику было два, вот
какие годы их связывали. Возможно, и в Выборге сегодня я еще и
поэтому. Когда дяде Стасику исполнялось 75, я приезжал сюда к
нему и несколько дней снимал очень большой материал. А за две
недели до гибели я снимал Андрея Ростоцкого, он говорил об отце,
и это тоже вошло в окончательный

вариант картины о Станиславе Иосифовиче.

Но хочу оговориться сразу: я никогда не причислял себя ни к
кинематографистам, ни к писателям. Был, есть и останусь
журналистом. То, что я делаю, - это журналистика. Конечно, я
рад, что это показывают на фестивалях, но все равно не склонен
преувеличивать значение того, что делаю. Это - просто
телевизионные программы. Возможно, с некоторым уклоном в
документалистику, но я не из тех журналистов, которые пишут
повестушки. Знаете, у каждого журналиста есть в столе
незаконченная повестушка.

- И сняться в кино не хотели?

- А я снимался у Сережи Урсуляка, мы с ним придумали какую-то
глупость в его «Сочинении ко Дню Победы». А снимался потому, что
Сережа согласился быть режиссером моего фильма «Записки из
мертвого дома», за который мы «Тэфи» получили. Это про
смертников, отбывающих пожизненное заключение...

Николай ХРУСТАЛЕВ

(Окончание в следующем номере.)